Ушедшее — живущее - Борис Степанович Рябинин
Рудник не молод, и, хотя время быстротечно и многое, очень многое уходит навсегда, воспоминания о старом живучи в народной памяти, возникая вдруг, как дурной сон.
Еще в 1909—1910 годах здесь существовали казармы для рабочих, в казармах — нары в два яруса. Нижние для холостых, верхние — для женатых… Кому невмоготу становилась такая жизнь, селились в Полевском или Северском. Дороги между Северским заводом и Зюзелькой не было: ходили по двум жердям, брошенным по болоту.
До того как был заложен рудник, по речкам Железянке и Зюзельке разрабатывался богатейший золотой прииск. Места были глухие — тайга, кругом топи, ни дорог, ни тропинок. Отыщет старатель богатую жилу, заприметит местность, «знаки», какие надо, оставит. Назавтра пришел — ни примет, ни «знаков»… Сколько угодно ищи, не найдешь. Будто в колодец все провалилось! Так и звали эти богатые, но «заколдованные» места — «Синюшкин колодец».
А почему «Синюшкин»?
Там, где залегают медные руды, в сырую погоду обычно появляется синеватый туман. Вязкий, тяжелый, медленно стелется он по поверхности земли. Отсюда, надо полагать, и родилось это прозвище: «синюшкин». Отсюда возник сказ Бажова «Синюшкин колодец», отсюда — еще раньше — был написан им очерк «Под знаком синего тумана», рисующий тяжелую, безрадостную долю рабочих рудной промышленности дореволюционного Урала.
Героические дела развернулись на Зюзельском руднике в 1941—1945 годы. Война застала рудник на консервации («подставили ножку другие открытые месторождения»). Ну, раз рудник не работает, почти всех горняков призвали в армию. И вдруг приказ: начать работу. А тут последние тридцать пять человек уходят в ряды защитников Родины. Директор поехал в военкомат: «Лучше возьмите меня!» Людей оставили.
Пуск рудника явился неожиданным даже для тех, кто давал приказ. Тяжелое положение создалось с транспортом, от него буквально зависела жизнь рудника. На строительство узкоколейной железной дороги вышли все женщины поселка, все служащие во главе с директором. На тяжелых земляных работах многие выполняли по 200 процентов нормы. Сам директор «дал» однажды 300 процентов.
Женщины спустились и под землю. Бывшие телефонистки, воспитательницы детского сада стали каталями, крепильщицами. Бывшая закладчица Султанова сделалась машинистом паровоза.
Шахте нужна крепь, паровозу нужны дрова, — значит, все пошли в лес, на заготовки. Своими руками построили душкомбинат. После трудовой смены в шахте рыли котлованы, клали фундамент. Обычными стали массовые воскресники.
Кенигсберг еще не был взят, когда пришла телеграмма: отгружать руду в Кенигсберг. Не знали, куда отправлять; адресовали на одну пограничную литовскую станцию, счета оплачивала Москва. Зюзельская руда используется химической, бумажной промышленностью. К концу войны рудник давал уже до ста тысяч тонн руды в год. Он работал успешно и дальше.
Несмотря на то что к моменту нашего посещения Зюзельки работа над сказом «Синюшкин колодец» уже была закончена, Павел Петрович продолжал очень живо интересоваться Зюзелькой, прошлое которой послужило первоосновой для создания одного из лучших его произведений. Он начал расспрашивать о Зюзельке еще в машине шофера, однако подробную беседу о современном состоянии дел на руднике отложил до возвращения с Азова.
Пока мы поднимались на Азов, в Зюзельке успели приготовиться к встрече. В клубе полным-полно народа (как раз кончилась смена). Тут и старые и малые. Все ждут Бажова.
На сцене цветы. Над сценой, на растянутом кумачовом полотнище, четкая надпись:
«Привет нашему знатному земляку — писателю сказов народных, Павлу Петровичу Бажову».
С первых же фраз, коротких отрывочных разговоров убеждаешься, что имя Бажова хорошо известно здесь, о нем говорят с гордостью и уважением. Первым подтверждением этому был разговор со стариком коновозчиком, доставившим нас со станции в Полевском.
Появление Павла Петровича было встречено продолжительными аплодисментами. Он растроган, смущен приемом. Особенно смутила его надпись на полотнище.
— Ну, право, ну, что это?.. нет, верно, зачем? — бормочет он, усаживаясь в президиуме.
Девочка-татарка (на руднике, много горняков-татар) поднесла дорогому гостю букет полевых цветов (успели сбегать и нарвать), сказала приветствие сначала по-татарски, потом по-русски, не совсем чисто выговаривая некоторые слова. Павел Петрович слушал, поднявшись на ноги, склонив немного голову вбок и глядя куда-то перед собой, в позе, которая ясно говорила, что можно бы и без всей этой церемонии. Приняв цветы, он сказал:
— В альманахе «Уральский современник» скоро будет напечатана сказка «Синюшкин колодец». Это будет мой ответ зюзельским пионерам.
Дальше началось то, чем обычно всегда тяготился Павел Петрович. Каждый выступающий считал своим непременным долгом сказать похвалу Бажову. Некоторые были явно неумеренными, но все шли от чистого сердца. Это не делало все торжество менее легким для того, кому оно посвящалось. Голова Павла Петровича опускалась все ниже; он словно стыдился, что люди так хвалят его.
— Это при живом-то человеке?! — возмущался он в перерыве. — Все-таки положение идиотское: тебе говорят такое, а ты — молчи, соглашайся… Чего доброго, еще по стопочке подадут; ахнешь тут, и вовсе будет веселый разговор!..
Должно заметить, что популярность Бажова на Урале вообще была исключительно велика. Его знали хорошо в лицо во многих городах и поселках края, очень часто незнакомые люди здоровались на улице. Бывало, идешь с ним по улице в Свердловске, и чуть ли не каждый встречный спешит засвидетельствовать свое почтение: «Здравствуйте, Павел Петрович!» Приветлив он был со всеми, знакомыми и незнакомыми. Раскланяется, потом, наклоняясь, спросит: «Кто это, ты не знаешь?»
Особенно близок он был той части уральских рабочих, которая помнила прошлое. И это понятно: он сумел показать это прошлое так, как до него не показывал никто. Позднее, вновь бывая в Полевском, мне не раз приходилось встречать старого рабочего, с гордостью сообщавшего, что он «вместе с Бажовым в президиуме сидел».
Все, близко знавшие Павла Петровича, обычно поражались тому обилию сведений, фактов, цифр, которыми была начинена бажовская голова. Память у него была поразительная, а знания — поистине всеобъемлющие, энциклопедические, особенно же — по уральской истории. Но, пожалуй, самым редкостным качеством было то, что, когда ему приходилось общаться с аудиторией, он в каждом отдельном случае умел найти для выражения своих мыслей очень доходчивую, а подчас и неожиданную форму. Таким было и его выступление в Зюзельке.
Сам Павел Петрович относился к таким встречам с народом в высшей степени серьезно, дорожил ими. Перед выступлением в городском саду в Полевском, помню, надел чистую рубашку, хотя и та, которую он снял, была в полном порядке. («Как делали когда-то древние римляне перед битвой!» — сострил он в свой собственный адрес.) Чтоб не ударить лицом в грязь, пытался что-то записывать на бумажке — конспект для выступления, но потом бросил. «Все равно
